Александр Грищенко


Р. в 1983 г. в г. Ташкент.
В 2000 году был изгнан из редакции единственного в Узбекистане русского литературного журнала «Звезда Востока» криками «Мразь! Сволочь!». С тех пор печатался в московских журналах («Новая Юность», «Литературная учёба»), в альманахах «Малый Шёлковый путь» (Москва) и «Встречи» (Филадельфия), хотя в настоящее время предпочитает вообще не печататься, а возрастать духом и путешествовать в пространстве и времени, участвуя в археологических раскопках в Крыму и на Тамани. Автор не принесшей ни славы, ни богатства самиздатовской книги стихов «Первая капля» (Ташкент, 2000). В свободное от безделья время учится и занимается экстенсивным литературоведением.


СТИХИ

::
::
::
::
::
::
::
::




ПОЭМА ОКНА

Мне не спится, нет огня...
Пушкин

I

“Спокойной ночи, мама”, - говорю,
Чтоб завтра, завтра серую зарю
Взъерошенностью заспанной встречать.
Мы этот вечер посвятили сухарю.
Так вот, на кухне просто пили чай,
Сгущёнкой заедая и вареньем.
И телевизор полуговореньем
Полупугал и полуразвлекал.
Глаза слипались. Линии лекал
Мелькали и сливались. Полулица
Полупропали. Пыль спала в углу,
И таракан голодный на полу
На крошку хлебную молился.

II
Небритостью подушку почеши.
Спокойной ночи... Заведи часы.
И свет потух. Темно ль? Темно, тепло.
И чистит таракан тихонечко усы,
И лампы испаряется тепло,
И человеком пахнет одеяло,
И простыня ладонь шершавит вяло,
И мой портфель сдыхает от тоски,
И под столом несвежие носки
Хранят в себе ворсинки тьмы кромешной.
И слышен шёпот полинялых штор,
И сон сочится влагою из пор,
И время движется неспешно.

III
А за окном - кочуют и снуют,
Витрины бьют и нищету куют,
Плодят тушёнку для пехотных мин.
Но защищён стеклом мой маленький уют.
Мой дом. И мама. Мой покой. И мир.
А за окном... Там - за окном
Не знают, что есть я и дом.
Там на кострах готовят суп с котом,
Там днём ночуют под мостом
И, подпоясавшись хвостом,
Там - в городе полупустом -
Ночами рыскают. Потом
Добычей делятся и ртом
Дерут её, грызут её,
И носятся, и кружатся.
Сцепившись н( небе вдвоём,
Качнутся звёзды в лужице.
И туча провода качнёт,
И сырость с неба потечёт,
И грохот с крыш обрушится.

IV
Стучат в окно... Я не пойду за вами!
Мне лучше здесь. Я словно в тёплой ванне.
А там котёнок плачет где-то: “Или, или...”
Собаки лают: “Лама! сава-хвани!”
И волки что ли воют, воют или
Карлики с волчьими головами.
Карлики - страшный такой народ.
Не дай бог повстречаться. Да ну их!.. Но вот
Загалдели. Или запели?
Доминошный удар по столу.
Пьяные? Нет, это ветер прильнул к стеклу
И рвётся, и рвётся, и рвётся в оконные щели.

V
Но я внутри. И я не одинок.
Пусть там, за стёклами, тот мир жесток,
А я в постели. Скоро я усну.
Приятно булькает за стенкой водосток,
И капли пробегают по окну.
От цифры к цифре пробегает стрелка
И нервы треплет постепенно, с треском.
Компьютер спит, но в нём не спят стихи,
А сны его просты, пусты, легки.
Размеренности, чёткости, порядка
По проводам бежит бесшумно ток.
Вползает через щели холодок
И лижет мне босую пятку.

VI
Но рушит тишину лишь сиплый храп,
Упорный, бабушкин. И тень караб-
Кается чёрным крабом по стене.
А в куче бельевой мерещится араб,
Исламский террорист, который не
Намерен пощадить твоё жилище
И случая его разрушить ищет.
Внизу, под полом, кашляет сосед.
Он умер от чахотки много лет
Назад. Но и ему пока не спится -
В бездомных кошек целится обрез.
И чей-то не выдерживая вес,
Поскрипывают половицы.

VII
И вот я оторвался. И лечу.
И хлопаю соседа по плечу,
И кошек раненых лечу.
Я, видимо, поддал чуть-чуть.
Соседа спиртом я пою,
Его, беднягу, я баю-
Баю-баю-баюкаю
И колыбельную пою,
Как жили-были на краю
У мрачной бездны вещи, вещи,
И были вещи человечьи,
И слушали, как бездна плещет
И оплывают с треском свечи.
Но сосед не слушал, а рыдал,
Только слёзы на ржавый, рыжий металл
С завываньем и всхлипом ронял.
Проклинал он жестокость небес
И судьбу укорял за то,
Что друзья его все в гробах
Успокоились. Вскинул обрез
И в меня ни за что ни про что
Бабах!..

VIII
Бабах! Бабах!.. Проснулся я. Но где?!
По щиколотку в ледяной воде!
На улице. В трусах. Дрожит спина.
У дуба в чёрной, чёрно-бурой бороде
Застряла белой косточкой луна.
Дождь перестал, и тишина душила,
И холод бил под мышки мокрым шилом.
Чей это дом? Там свет горит в окне.
Мне холодно! Впустите! Дайте мне,
Вы, там, притронуться к теплу руками.
Меня не слышат... Тупо что-то пьют.
Эй, вы! Я ненавижу ваш уют!
Вот только попадись мне камень...

2001





Онуфрий


Просыпается Онуфрий
И на босу ногу туфли
Надевает и идёт
Веселить честной народ.
Перед домом, под забором,
Где курлычут жабы хором,
Пошаманив с полчаса,
Вытворяет чудеса
И выделывает трюки:
Превращает в шорты брюки,
Золотишко плавит в медь.
Это ж надо так уметь!
Говорят, он жрица Вуду...
Он в стекляшки изумруды
Превращает. Во чудак!
Это что? Ещё пустяк.
Супротив попрёт природы:
Перегонит водку в воду -
Не чужое ведь, своё!
Не мужик, а ё-моё.
И Никола, и Василий
Сколько раз его просили:
“Обратись-ка ты к врачу
Да проверь себе мочу”.
Что ему не предлагали! -
Ни в какую. Только Гале,
Молодой соседке, он
Перевёл одеколон.
Говорит, что для науки.
Что, мол, нечего на руки
Тратить попусту добро:
Лучше выплеснуть в ведро,
Где растёт у Галки фикус,
Чтобы он до неба вырос,
А потом уж по нему
Заберёмся на луну.
Поспеши, душа Онуфрий!
Только б звёзды не потухли,
Собери их в коробок,
С васильком вплети в венок.
Просверлив луну над речкой,
Сделай миленькой колечко.

2001




ПАУКИ И МУХИ

I

Прибавленье в семействе. Дородная мать-паучиха
Родила семерых паучат, закусив неудачником-мужем.
Паучата пока что малы и пугаются каждого чиха
И мушиный паштет ожидают от мамы на ужин.
Как огромен их мир! — застеклённая тёплая спальня,
Где живёт тихий мальчик, и мама зовёт его Димой.
Он мечтает о Марсе, читает роман завиральный,
Но в больнице сказали: он болен неизлечимо…
Паучата глядят на него — как в глазищах колеблются блики
И мохнатая пыль осторожно садится на спину.
Мальчик скоро уснёт, окружённый рядками гвоздики.
Постаревшая мать обметёт по углам паутину.
Но покуда врачи с сожаленьем разводят руками,
Мальчик изо дня в день наблюдает за пауками.

II

На границе меж хАосом и хаОсом,
Где топорщатся жёлтые клеёнчатые обои,
Неизвестного пола жужжащие особи
Доживают пространство за раковиной, под трубою.
Дожёвывают едкие комочки
Пасты зубной… На излёте лета
Никакие боги не в силах помочь
Перебирающим лапками на липкой ленте, —
Даже те, что заходят, скрипя телесами,
И сосут пустоту пористыми носами.

2002





’Απατουροσ

Море, море, отдай мне, верни мне город,
Город Патрей, город Патрей на Боспоре!
Дно обнажи, где Гефеста ржавый молот
И Афродита — в водорослевом уборе…
И Афродита, а вокруг — рыбы, рыбы…
Лоб её в оспинах: соли морские изъели.
Крошево храма — глыбы, глыбы, глыбы…
Мраморный мусор — колонны и капители.
Эллин с трепетом заклинал её: «Апатурос!» —
Нет богини страшней моей Афродиты.
Эллин грозил амазонке-рабыне: «Дура!
Да поцелуй меня!» — Та ему: «Да иди ты».
Вот и теперь загорелой пышной казачке
Вялый турист, от портвейна вчерашнего жёлтый,
Спотыкаясь, бормочет: «Да я на карачках
Ползать ведь буду, блин!..» — А та ему: «Да пошёл ты».
Любишь — не любишь, выпьешь — не выпьешь, тонешь — не тонешь…
Бросишься в реку Москву — доплывёшь до Патрея.
С донышком амфоры в мокрых, дрожащих ладонях
Выйдешь на берег небритым гипербореем.
Море, верни мне меня, слышишь, море!
Я ж не турист! Я же дикарь, археолог!
В город Патрей, в город Патрей путь долог.
В город Патрей верни меня, что на Боспоре.

2002





МОНОЛОГ МОЛОДОГО ШУРУПА

из электрички Курского направления
Московской железной дороги

Блажени нищии духомъ


…НИ-НИ-ЩI' И-ДУ'…
…НИ-НИ-ЩI' И-ДУ'...
На восток не иду,
И на запад нейду.
Только север и юг —

и туда-сюда
и туда-сюда
и туда-сюда

Я — железный пуп,
Молодой шуруп,
В деревянный труп
Да по самый лоб
Ввинченный.

…ЖЕ-НИ-НИ' ЩI-И'…
…ЖЕ-НИ-НИ' ЩI-И'…
Эти жень-щины
Так возму-щены,
Что ногтями нас
Вывинчивают.

А уж взвинченные
Духом нищенки,
Вроде этого
Падлы Грищенки —

и туда-сюда
и туда-сюда
и туда-сюда

Забурел, голуб-
Чик: и зол и груб,
Недочищен зуб,
Недобритый зоб…
Что-то нынче мы
БЛА-ЖЕ-НИ' НИ-ЩI'…
БЛА-ЖЕ-НИ' НИ-ЩI'…

Ничего, дурак,
Не ищи.

2003





***

Простая хазарская женщина
Готовит рыбную похлёбку.
На печи у неё — горшок.
На шее — собачий клык.
А муж собирается на войну,
Начищает до блеска медные бляхи,
Перетягивает тетиву лука,
Точит булатный меч
И чешет гриву коню.
А простая хазарская женщина
Готовит рыбную похлёбку.
В печи у неё — огонь.
А на шее — укуса след.
Ибо муж собирается на войну
И в предвкушении битв,
А главное — когда запястья
Сжимаешь женщин славянских,
А они кусают пальцы,
То можно сейчас и — жену.
Которая готовит рыбную похлёбку.
А муж собирается на войну,
И начищает, и перетягивает, и точит, и чешет…
А в печи у неё — зола.
А в шее — стрела торчит.
Ибо славянская женщина
Тоже — похлёбку.
И мёд.
Варит.

2003





***

…И пустота, оброненная на пол,
Издаст тупой и приглушённый звук,
И под кровать, куда мой кот наплакал,
Закатится, как в капище наук,
Где с ночи не растраченные храпы
Перебродили в души тараканьи.
И снова — кот. Вылизывает лапы
И грезит о родном Тмуторокане…
И взрослой жизни шебутным прививкам
Не повториться между двух морей,
Когда его котёночьим загривком
Занюхивали радостно портвейн.
Он возмужал. И проставляет метки.
Пора его кастрировать за это.
Пусть только несъедобные котлетки
Благоухают в стенах туалета.
Так лучше будет. Чик — и вытрут скальпель.
И не страдаешь больше, не шалишь…
И пустоту, скакнувшую на кафель,
Гоняешь, как искусственную мышь.

2003





***

И.З.

За последнее слово твоё осушу хоть смолы пиалу
И гранёный стакан, чёрти чем переполненный всклянь.
Как прощальный привет отошли ядовиту стрелу
Из-под Корсуня-града да в город Тмуторокань.

Осыпается берег крутой, черепками сползая в залив,
И выходят купаться хромые кентавры в пальто…
Эх, смолою осадной глазища тупые залив,
Расплещу на ветру опостылевшее чёрти что.

Потому и не вижу уже — ощущаю свербящей ноздрёй,
Как в туманную лужу, морщинистую до краёв,
Опускается вслед за таманской вечерней зарёй,
Погружается в море
Последнее слово твоё.

2003




|


© Copyright Alexander Sokovnin e-mail: novoslovo@list.ru

Hosted by uCoz