"Фольклор, англ., народоведение, отдел этнографии, изучает народные правы и обычаи, верования, суеверия, обряды, пословицы, сказки, поэтич. произведения, язык и тому подобн" - цитата по Малому Словарю Брокгауза и Эфрона.

Отметим, что термин "народоведение" - стоит первым в ряду определений фольклора. То есть очевидно, что в XIX веке для зарождающей отечественной филологии проблемы идентификации фольклора не существовало. Этому было несколько причин. Во-первых, само слово "народ" воспринималось достаточно адекватно, являясь синонимом "крестьянства". Во-вторых, исследований и исследователей было не так много, что позволяло ориентироваться в существующем литературоведческом материале. В третьих, деление на устную и письменную формы словесного искусства было налицо. Теперь обратимся к трактовке термина "фольклористика":

"Фольклористика, наука о фольклоре. В зависимости от научных представлений о предмете Ф. изменялись и её границы, и её место среди др. наук. Ф. определялась то как часть этнографии, то как отрасль литературоведения и музыкознания. Рассматривали её и как вспомогательную дисциплину др. наук: истории культуры, социологии. Постепенно Ф. становится самостоятельной искусствоведческой наукой, формируется её структура, разрабатываются методы исследования. Ф. изучает словесное, песенное, музыкальное (инструментальное), хореографическое, драматическое и др. коллективное творчество народных масс" (БЭС).

При внимательном прочтении текста в кавычках становится понятен весь масштаб маразма, которым и по сей день окружена фольклористика. Согласно БЭС (и авторам учебников, по которым студенты филфака учатся и в ХХI веке), фольклористика - это наука о народоведении, т.е. ведение народоведения.

Вопрос, возникающий после всего этого литературоведческого безобразия, очень прост: "Кому и зачем было нужно придумывать "науку" фольклористику?". Почему при Афанасьеве и Буслаеве этой науки не существовало? Почему наука о фольклоре появляется тогда, когда деревни начинают умирать и крестьянство (т.е. "народ") начинает вырождаться?

Ответ кажется сложным, но на деле лежит на поверхности. Советская власть после НЭПа начала выстраивать вокруг себя тотальный миф и сама становиться ходячей мифологемой. И власти понадобилась наука о её народе, понадобился народ, сочиняющий частушки о колхозах и песни о Сталине, понадобилась самоидентификация за счет крестьян и рабочих, которых эта же власть уничтожала сотнями тысяч. Так - с большой лжи - началась фольклористика. А ещё Риббентроп сказал, что к маленькой лжи буду придираться, усматривать промашки, а большой лжи поверят безоговорочно. Советские идеологи идеями Риббентропа решили не пренебрегать, и "устное народное творчество" уложили в прокрустово ложе марксизма-ленинизма.

Однако проблема, сколь ни закрывай на нее глаза, существует. Вот всего несколько положений, прямо вытекающих из несообразности фольклористики как науки. Первое. Нет нужды говорить, что учебники по фольклору, куда записаны песни, частушки и другие формы "устного народного творчества", не отражают ни языковой, ни речевой природы фольклора. Когда мы имеем дело с текстом авторским, мы понимаем этот текст как продукт книжной и издательской культуры общества. Слово автора священно, его не подделаешь и не переделаешь: его легче просто не печатать (чем Советская власть упорно и занималась). С "народным" устным словом всё куда сложней. Как в тексте причета или плача обозначить паузы, монотонность, остановки певца? А ведь без этого текста нет, есть подобие, симулякр. Как в тексте сказки и предания отразить все эти "э", "ну", "вот"? Куда в конце концов упрятать весь богатейший пласт ненормативной лексики, которой изобилуют частушки (только не те, которые деревенские бабушки поют по просьбе фольклорной экспедиции, а живые, настоящие частушки) и анекдоты?

Уже здесь понятно, что фольклористика убивает фольклор, приспосабливая его к своим утилитарным нуждам. Устное становится письменным, утрачивая половину своего глубокого смысла. Здесь нужно было бы специально оговорить, чем язык вообще отличается от речи, но об это после работ Ф де Соссюра было написано столько, что каждый, кто интересуется, может и сам найти всю информацию. Важно то, что мы при чтении фольклорного текста сталкиваемся с тотальным обезличиванием: вместо живого голоса, обстановки мы имеем текст, голый и часто очень пространный.

Не вызывает сомнения также и то, что фольклор существует только до тех пор, пока он не записан. Всё, что записано - ребенок-уродец, гибрид живой речи и правил орфографии, пунктуации, синтаксиса и стилистики, которым живая речь очень часто не подчиняется, живя по ей только ведомым законам. Второй вопрос, который необходимо осветить, представляется невероятно сложным. Что такое "народ" сегодня? Как его измерить? Кого включать, кого нет? Ведь говоря о "народном творчестве", мы должны иметь представление, о чьем творчестве идет речь. А мы такого представления не имеем и не хотим иметь. Слишком удобны советские рамки, слишком уютно в них.

Что такое "народ"? Где он? Ткните пальцем, а то что-то не видно. А фанаты "Спартака" - народ? А поклонники творчества группы Queen? Если я люблю не "военных, красивых, здоровенных", а Сартра и Камю, я - народ? И если мы с друзьями напиваемся и поем под гитару песни Егора Летова (не к ночи будет помянут), то куда нас отнести? К недонароду? К выроду?

Не лучше ли, прежде, чем делать умное лицо и вводить предмет "устное народное творчество", определить сначала и рассказать и объяснить, что такое народ? А то непонятные тетеньки, поющие "Во поле березка…" в микрофон Sony не вызывают у меня доверия. Фанаты "Спартака" в качестве народа смотрятся убедительней. И речевки у них красивше и горланистей.

В оглавление раздела | На главную >>