Александр ГрищенкоР. в 1983 г. в г. Ташкент. В 2000 году был изгнан из редакции единственного в Узбекистане русского литературного журнала «Звезда Востока» криками «Мразь! Сволочь!». С тех пор печатался в московских журналах («Новая Юность», «Литературная учёба»), в альманахах «Малый Шёлковый путь» (Москва) и «Встречи» (Филадельфия), хотя в настоящее время предпочитает вообще не печататься, а возрастать духом и путешествовать в пространстве и времени, участвуя в археологических раскопках в Крыму и на Тамани. Автор не принесшей ни славы, ни богатства самиздатовской книги стихов «Первая капля» (Ташкент, 2000). В свободное от безделья время учится и занимается экстенсивным литературоведением. |
СТИХИ
ПОЭМА ОКНА
Мне не спится, нет огня...
“Спокойной ночи, мама”, - говорю, Чтоб завтра, завтра серую зарю Взъерошенностью заспанной встречать. Мы этот вечер посвятили сухарю. Так вот, на кухне просто пили чай, Сгущёнкой заедая и вареньем. И телевизор полуговореньем Полупугал и полуразвлекал. Глаза слипались. Линии лекал Мелькали и сливались. Полулица Полупропали. Пыль спала в углу, И таракан голодный на полу На крошку хлебную молился. II Небритостью подушку почеши. Спокойной ночи... Заведи часы. И свет потух. Темно ль? Темно, тепло. И чистит таракан тихонечко усы, И лампы испаряется тепло, И человеком пахнет одеяло, И простыня ладонь шершавит вяло, И мой портфель сдыхает от тоски, И под столом несвежие носки Хранят в себе ворсинки тьмы кромешной. И слышен шёпот полинялых штор, И сон сочится влагою из пор, И время движется неспешно. III А за окном - кочуют и снуют, Витрины бьют и нищету куют, Плодят тушёнку для пехотных мин. Но защищён стеклом мой маленький уют. Мой дом. И мама. Мой покой. И мир. А за окном... Там - за окном Не знают, что есть я и дом. Там на кострах готовят суп с котом, Там днём ночуют под мостом И, подпоясавшись хвостом, Там - в городе полупустом - Ночами рыскают. Потом Добычей делятся и ртом Дерут её, грызут её, И носятся, и кружатся. Сцепившись н( небе вдвоём, Качнутся звёзды в лужице. И туча провода качнёт, И сырость с неба потечёт, И грохот с крыш обрушится. IV Стучат в окно... Я не пойду за вами! Мне лучше здесь. Я словно в тёплой ванне. А там котёнок плачет где-то: “Или, или...” Собаки лают: “Лама! сава-хвани!” И волки что ли воют, воют или Карлики с волчьими головами. Карлики - страшный такой народ. Не дай бог повстречаться. Да ну их!.. Но вот Загалдели. Или запели? Доминошный удар по столу. Пьяные? Нет, это ветер прильнул к стеклу И рвётся, и рвётся, и рвётся в оконные щели. V Но я внутри. И я не одинок. Пусть там, за стёклами, тот мир жесток, А я в постели. Скоро я усну. Приятно булькает за стенкой водосток, И капли пробегают по окну. От цифры к цифре пробегает стрелка И нервы треплет постепенно, с треском. Компьютер спит, но в нём не спят стихи, А сны его просты, пусты, легки. Размеренности, чёткости, порядка По проводам бежит бесшумно ток. Вползает через щели холодок И лижет мне босую пятку. VI Но рушит тишину лишь сиплый храп, Упорный, бабушкин. И тень караб- Кается чёрным крабом по стене. А в куче бельевой мерещится араб, Исламский террорист, который не Намерен пощадить твоё жилище И случая его разрушить ищет. Внизу, под полом, кашляет сосед. Он умер от чахотки много лет Назад. Но и ему пока не спится - В бездомных кошек целится обрез. И чей-то не выдерживая вес, Поскрипывают половицы. VII И вот я оторвался. И лечу. И хлопаю соседа по плечу, И кошек раненых лечу. Я, видимо, поддал чуть-чуть. Соседа спиртом я пою, Его, беднягу, я баю- Баю-баю-баюкаю И колыбельную пою, Как жили-были на краю У мрачной бездны вещи, вещи, И были вещи человечьи, И слушали, как бездна плещет И оплывают с треском свечи. Но сосед не слушал, а рыдал, Только слёзы на ржавый, рыжий металл С завываньем и всхлипом ронял. Проклинал он жестокость небес И судьбу укорял за то, Что друзья его все в гробах Успокоились. Вскинул обрез И в меня ни за что ни про что Бабах!.. VIII Бабах! Бабах!.. Проснулся я. Но где?! По щиколотку в ледяной воде! На улице. В трусах. Дрожит спина. У дуба в чёрной, чёрно-бурой бороде Застряла белой косточкой луна. Дождь перестал, и тишина душила, И холод бил под мышки мокрым шилом. Чей это дом? Там свет горит в окне. Мне холодно! Впустите! Дайте мне, Вы, там, притронуться к теплу руками. Меня не слышат... Тупо что-то пьют. Эй, вы! Я ненавижу ваш уют! Вот только попадись мне камень... 2001 Онуфрий Просыпается Онуфрий И на босу ногу туфли Надевает и идёт Веселить честной народ. Перед домом, под забором, Где курлычут жабы хором, Пошаманив с полчаса, Вытворяет чудеса И выделывает трюки: Превращает в шорты брюки, Золотишко плавит в медь. Это ж надо так уметь! Говорят, он жрица Вуду... Он в стекляшки изумруды Превращает. Во чудак! Это что? Ещё пустяк. Супротив попрёт природы: Перегонит водку в воду - Не чужое ведь, своё! Не мужик, а ё-моё. И Никола, и Василий Сколько раз его просили: “Обратись-ка ты к врачу Да проверь себе мочу”. Что ему не предлагали! - Ни в какую. Только Гале, Молодой соседке, он Перевёл одеколон. Говорит, что для науки. Что, мол, нечего на руки Тратить попусту добро: Лучше выплеснуть в ведро, Где растёт у Галки фикус, Чтобы он до неба вырос, А потом уж по нему Заберёмся на луну. Поспеши, душа Онуфрий! Только б звёзды не потухли, Собери их в коробок, С васильком вплети в венок. Просверлив луну над речкой, Сделай миленькой колечко. 2001 ПАУКИ И МУХИ I Прибавленье в семействе. Дородная мать-паучиха Родила семерых паучат, закусив неудачником-мужем. Паучата пока что малы и пугаются каждого чиха И мушиный паштет ожидают от мамы на ужин. Как огромен их мир! — застеклённая тёплая спальня, Где живёт тихий мальчик, и мама зовёт его Димой. Он мечтает о Марсе, читает роман завиральный, Но в больнице сказали: он болен неизлечимо… Паучата глядят на него — как в глазищах колеблются блики И мохнатая пыль осторожно садится на спину. Мальчик скоро уснёт, окружённый рядками гвоздики. Постаревшая мать обметёт по углам паутину. Но покуда врачи с сожаленьем разводят руками, Мальчик изо дня в день наблюдает за пауками. II На границе меж хАосом и хаОсом, Где топорщатся жёлтые клеёнчатые обои, Неизвестного пола жужжащие особи Доживают пространство за раковиной, под трубою. Дожёвывают едкие комочки Пасты зубной… На излёте лета Никакие боги не в силах помочь Перебирающим лапками на липкой ленте, — Даже те, что заходят, скрипя телесами, И сосут пустоту пористыми носами. 2002 ’Απατουροσ Море, море, отдай мне, верни мне город, Город Патрей, город Патрей на Боспоре! Дно обнажи, где Гефеста ржавый молот И Афродита — в водорослевом уборе… И Афродита, а вокруг — рыбы, рыбы… Лоб её в оспинах: соли морские изъели. Крошево храма — глыбы, глыбы, глыбы… Мраморный мусор — колонны и капители. Эллин с трепетом заклинал её: «Апатурос!» — Нет богини страшней моей Афродиты. Эллин грозил амазонке-рабыне: «Дура! Да поцелуй меня!» — Та ему: «Да иди ты». Вот и теперь загорелой пышной казачке Вялый турист, от портвейна вчерашнего жёлтый, Спотыкаясь, бормочет: «Да я на карачках Ползать ведь буду, блин!..» — А та ему: «Да пошёл ты». Любишь — не любишь, выпьешь — не выпьешь, тонешь — не тонешь… Бросишься в реку Москву — доплывёшь до Патрея. С донышком амфоры в мокрых, дрожащих ладонях Выйдешь на берег небритым гипербореем. Море, верни мне меня, слышишь, море! Я ж не турист! Я же дикарь, археолог! В город Патрей, в город Патрей путь долог. В город Патрей верни меня, что на Боспоре. 2002 МОНОЛОГ МОЛОДОГО ШУРУПА из электрички Курского направления Блажени нищии духомъ …НИ-НИ-ЩI' И-ДУ'… …НИ-НИ-ЩI' И-ДУ'... На восток не иду, И на запад нейду. Только север и юг — и туда-сюда и туда-сюда и туда-сюда Я — железный пуп, Молодой шуруп, В деревянный труп Да по самый лоб Ввинченный. …ЖЕ-НИ-НИ' ЩI-И'… …ЖЕ-НИ-НИ' ЩI-И'… Эти жень-щины Так возму-щены, Что ногтями нас Вывинчивают. А уж взвинченные Духом нищенки, Вроде этого Падлы Грищенки — и туда-сюда и туда-сюда и туда-сюда Забурел, голуб- Чик: и зол и груб, Недочищен зуб, Недобритый зоб… Что-то нынче мы БЛА-ЖЕ-НИ' НИ-ЩI'… БЛА-ЖЕ-НИ' НИ-ЩI'… Ничего, дурак, Не ищи. 2003 *** Простая хазарская женщина Готовит рыбную похлёбку. На печи у неё — горшок. На шее — собачий клык. А муж собирается на войну, Начищает до блеска медные бляхи, Перетягивает тетиву лука, Точит булатный меч И чешет гриву коню. А простая хазарская женщина Готовит рыбную похлёбку. В печи у неё — огонь. А на шее — укуса след. Ибо муж собирается на войну И в предвкушении битв, А главное — когда запястья Сжимаешь женщин славянских, А они кусают пальцы, То можно сейчас и — жену. Которая готовит рыбную похлёбку. А муж собирается на войну, И начищает, и перетягивает, и точит, и чешет… А в печи у неё — зола. А в шее — стрела торчит. Ибо славянская женщина Тоже — похлёбку. И мёд. Варит. 2003 *** …И пустота, оброненная на пол, Издаст тупой и приглушённый звук, И под кровать, куда мой кот наплакал, Закатится, как в капище наук, Где с ночи не растраченные храпы Перебродили в души тараканьи. И снова — кот. Вылизывает лапы И грезит о родном Тмуторокане… И взрослой жизни шебутным прививкам Не повториться между двух морей, Когда его котёночьим загривком Занюхивали радостно портвейн. Он возмужал. И проставляет метки. Пора его кастрировать за это. Пусть только несъедобные котлетки Благоухают в стенах туалета. Так лучше будет. Чик — и вытрут скальпель. И не страдаешь больше, не шалишь… И пустоту, скакнувшую на кафель, Гоняешь, как искусственную мышь. 2003 *** И.З. За последнее слово твоё осушу хоть смолы пиалуИ гранёный стакан, чёрти чем переполненный всклянь. Как прощальный привет отошли ядовиту стрелу Из-под Корсуня-града да в город Тмуторокань. Осыпается берег крутой, черепками сползая в залив, И выходят купаться хромые кентавры в пальто… Эх, смолою осадной глазища тупые залив, Расплещу на ветру опостылевшее чёрти что. Потому и не вижу уже — ощущаю свербящей ноздрёй, Как в туманную лужу, морщинистую до краёв, Опускается вслед за таманской вечерней зарёй, Погружается в море Последнее слово твоё. 2003 |